Будила я мечты своей прекрасной гривой, Преследовал в толпе меня живой восторг, Как будто ветер шум в листве дерев исторг; Мой облик, как доспех, сиял красой игривой. В пространстве предо мной сердца влюблялись в дым. Ступала, холодна, чрез похоть и печали Трагедия и фарс в моём лице играли, И в башне я жила с тщеславием своим. Я не лечу дурных и подлых сожалений, Вульгарной жалости не тешу, не лечу, А слёзы или кровь - в укор ли палачу? В них ноги буду мыть... таков Природы гений. Цепей не знала я на торжищах рабов, Сильна, и не сверну ни вправо, и ни влево, Не нужно убеждать, что я есмь королева, Мужчин, что сеют страх, беря у жён любовь. Безумный лабиринт, откуда нет исхода - Сады мои густы, в глазах - смарагда зной. Кто мною обладал, тот обладал не мной, Кто мнил, что я вблизи – ко мне не знает брода. Эмоции мои – покорней нет собак! Отправлю жестом спать, иль укажу добычу; Догнав и придушив, всегда послушны кличу, Монарший ждут указ, для злой расправы знак. Нужны мне все сердца и все людские души! Жестокость превзойду божественных Диан; Свалю сердца к ногам, как золото Гвиан, И женщинам раздам – пусть тешатся, кликуши! Волшебный я влеку докуки шлейф - глуши Несчастий гомон, стон, рыдания, невзгоды! Глаза самцов горят - я вожделенья всходы, Как факелы, зажгла – светить во мрак души. Супруга, самка, мать – не такова, отстаньте! Презрение и гнев милей, чем простота, Пусть в теле девы злой и блеск, и чистота Невинность сохранят, как в твёрдом адаманте! Тщеславие – мой клад, ценнее чем алмаз! До мраморной плиты, покуда червь могилы Не растворит мне плоть, что в саван схоронили, На сомкнутых губах пребудет мой отказ. Orgueil. Albert Samain (1858–1900) J'ai secoué du rêve avec ma chevelure. Aux foules où j'allais, un long frisson vivant Me suivait, comme un bruit de feuilles dans le vent ; Et ma beauté jetait des feux comme une armure. Au large devant moi les coeurs fumaient d'amour ; Froide, je traversais les désirs et les fièvres ; Tout, drame ou comédie, avait lieu sur mes lèvres ; Mon orgueil éternel demeurait sur la tour. Du remords imbécile et lâche je n'ai cure, Et n'ai cure non plus des fadasses pitiés. Les larmes et le sang, je m'y lave les pieds ! Et je passe, fatale ainsi que la nature. Je suis sans défaillance, et n'ai point d'abandons. Ma chair n'est point esclave au vieux marché des villes. Et l'homme, qui fait peur aux amantes serviles, Sent que son maître est là quand nous nous regardons. J'ai des jardins profonds dans mes yeux d'émeraude, Des labyrinthes fous, d'où l'on ne revient point. De qui me croit tout près je suis toujours si loin, Et qui m'a possédée a possédé la Fraude. Mes sens, ce sont des chiens qu'au doigt je fais coucher, Je les dresse à forcer la proie en ses asiles ; Puis, l'ayant étranglée, ils attendent, dociles, Que mes yeux souverains leur disent d'y toucher. Je voudrais tous les coeurs avec toutes les âmes ! Je voudrais, chasseresse aux féroces ardeurs, Entasser à mes pieds des coeurs, encor des coeurs... Et je distribuerais mon butin rouge aux femmes ! Je traîne, magnifique, un lourd manteau d'ennui, Où s'étouffe le bruit des sanglots et des râles. Les flammes qu'en passant j'allume aux yeux des mâles, Sont des torches de fête en mon coeur plein de nuit. La haine me plaît mieux, étant moins puérile. Mère, épouse, non pas : ni femelle vraiment ! Je veux que mon corps, vierge ainsi qu'un diamant, A jamais comme lui soit splendide et stérile. Mon orgueil est ma vie, et mon royal trésor ; Et jusque sur le marbre, où je m'étendrai froide, Je veux garder, farouche, aux plis du linceul roide, Une bouche scellée, et qui dit non encor.